ПЕСНЯ СКОРБНЫХ ДУШОЙ
                         Что они делают со мною!
                         Они льют мне на голову холодную воду
                         ... С одной стороны море, с другой
                         Италия: вон и русские избы виднеют.
                                 Н. В. Гоголь

Нас свезли в Строгино или Мневники,
В типовые вселили дома,
И живут в тех домах шизофреники,
И не знают, что сходят с ума.

Неизвестно, как это случается.
Вдруг случается, нас не спрося.
С тем случается, с этим случается,
И безумеет нация вся.

Колдуном наши души похищены,
Заморожены в первом кругу,
Может, все мы в России Поприщины,
Да о том никому ни гу-гу.

Наша совесть снегами завалена,
На три метра промерзла во льду,
А квитанция в сейфе у Сталина,
А сам Сталин с тем сейфом в аду.

Нам одели халатики серые,
Завязали узлом рукава,
И мы сами не знаем, что делаем,
И не те повторяем слова.

А под окнами ходит униженно
Мать Россия с котомкой своей,
Чтоб на нас посмотреть, на остриженных,
На убогих своих сыновей.

Пожалей ты детей неутешенных!
Что ж они нам вздохнуть не дают!
И лапшу все нам на уши вешают,
И все воду на голову льют!

Где ж ты, где ж ты, полоска бетонная?
Где ж ты, линия взлетных огней?
Где ж ты, темная ночка бездомная?
Где ж ты, резвая тройка коней?

В небе снежное месиво месится
Над простором российских полян.
Черти прятки затеяли с месяцем.
Под ногами клубится туман.

Мы летим над родной аномалией,
Где магнитная скрыта руда.
Нам бы с этого света подалее,
Чтоб его не видать никогда!

Вот выносят нас кони заветные
Прямо к морю, и в блеске луны
Сосны темные, рыла ракетные
И Италия с той стороны.

Ходят по морю волны, как пленники,
Бьют о берег, и всюду одно:
И у нас, и в Италии - Мневники,
И с обеих сторон Строгино.
1983

* * *
Ты выйдешь в лес с рассветом ранним,
И лес в предутренней тиши
Тебе покажется туманным
И странным зеркалом души.
Души, где места нет смятенью,
В которой все покой и свет,
Покорность, робость и смиренье,
Чего у нас в помине нет.
Осины робкие и ели,
К ручью склоненная лоза
Как бы в себе запечатлели
Безмерной нежности глаза.
Быть может, вот по этой гати
Или у этого куста
Однажды проходила Матерь,
Шла Володимирская, та...
С тревожной думою о Сыне,
Лицо упрятавшая в плат,
Она на ели и осины
Порой бросала быстрый взгляд.
1982

* * *
Воет сердце, бездомная сука.
По ночам беспокоит жену.
И такая от этого скука,
Что и сам я никак не усну.
Что ж ты, сердце, так стонешь и плачешь,
И скулишь, и пророчишь беду?
Удавить тебя леской рыбачьей,
Утопить тебя в черном пруду?
Чтоб поплыли круги водяные,
Чтоб за миг, как мне стать неживым,
Услыхать чистый голос России,
Заглушаемый воем твоим.

* * *
                         Еще стрижей довольно и касаток...
                                 О. Мандельштам

Стоит березонька во ржи
В краю, где отчий дом.
И чертят в небе чертежи
Стрижи перед дождем.
Забудь про этот край. Покинь!
Не поминай родства.
На самом деле там пески,
Полынь. Разрыв-трава.
И дождь не в счет, и рожь не в счет.
Не в счет полет стрижей.
Где Мандельштам сказал:
"Еще", Я говорю: "Уже".
1995

* * *
Водица пахнет тиною,
Землица пахнет серою,
А дни такие длинные,
Дожди такие серые.

Потеря равновесия
От полного безвкусия,
В душе моей - депрессия.
В мозгу моем - дискуссия.

И свесилась повинная
Башка моя дырявая,
Где с левой половиною
Упорно спорит правая.

Одна твердит: - Повесимся!
Другая: - Врешь, отравимся!
У Господа отметимся
И к дьяволу отправимся!

А левая - несмелая...
А правая - лукавая...
- Напьемся? - спросит левая.
- Согласна! - скажет правая.
1983

* * *
И снова рядом у кого-то,
Кто не мечтал и не хотел,
Вся жизнь из пошлых анекдотов
И нелюбимых дел и тел,
Все та же скука дождевая,
Все та же злая боль в груди
- И мертвый я, а ты живая,
Но мне приказано: - Гляди!
Как будто к креслу привязали,
Иначе б я сбежал давно,
И крутят в опустевшем зале
Для одного меня кино.
И вижу землю я и небо.
Но точно знаю - это ложь,
Нелепица, пустая небыль,
Которой слов не подберешь.
А все, что было, все, что было,
Людская речь передала
В прозрачном слове - полюбила,
В неясном слове - умерла.
1961

* * *
Зелена гора,
Что стоишь одна?
Ты хлебни с горла
Зелена вина.
Чем стоять одной, зеленой,
Ты бы стала, гора, моей женой.
Разве я, гора, не пара тебе?
У меня ли не горб на горбе?
Я жизнь свою просвистал:
Куда хотел - не летал,
Мой час настал - пропустил,
У Бога куска не просил.

ЦЕПНАЯ ЯДЕРНАЯ РЕАКЦИЯ
Число нейтронов разрастается.
Процесс становится лавинным.

Подобно камнепаду с гор,
Где камень два других сшибает,
А эти двое - четырех,
И колотясь о скулы скал,
Вниз по известнякам белесым,
Четыре, делая обвал,
Уже влекут собою восемь
И падают на перевал,
В долину гор со страшным гулом,
И превращают вдруг привал
Уставших путников в могилу.

Ядро урана разрывается,
И он кричит, от раны воя,
Когда нейтрон в него врезается.
Дробя нутро его урановое.
Существовать уже не чающий,
К убийствам новым будет мысль стремить;
Сам пулю в сердце получающий,
Он дважды успевает выстрелить.
И два другие будут корчиться,
Свои подбрасывая ввысь тела -
Им четырех убить захочется,
И каждый сделает два выстрела.
Ковбой убитый к кольту тянется
И смерть переиграть надеется,
И пуля мертвого достанется
Кишкам веселого индейца.
Любимая, другим унижена,
Обдаст меня смертельным холодом
Чтоб на удар ей - Не убий, жена!
-Кричал я черепом расколотым.
Душа, на части не делимая,
Воссоздается и сжигается...
Ответь же мне, моя любимая,
Легко ль тебе в меня стреляется
И левая не перекосится
Рука, поддерживая правую,
Чтоб у меня на переносице
Поставить точечку кровавую?
Не тем опасна мне, не тем она...
Что плачу я и смерти трушу,
А тем, что страх мой стаей демонов
Чужую раздирает душу...

Число нейтронов разрастается,
Процесс становится лавинным.

В сорок втором году
От роду семи лет
Стал я дичью,
Зайцем,
Загнанным
Маленьким зверем,
Мокрым от страха.
Сорок моих одноклассников
Изо дня в день
Поджидали меня
На дороге
Из школы домой,
Били и гнали потом
По спирали шоссе,
По открытой бетонке.
Громко дыша за спиной
И швыряя мне в голову камни.
Ладошку к затылку прижмешь
Рука наполняется теплым...
Отчетливо помню,
Что однажды и сам я
Гнал по задворкам
Некрасивую девочку,
Острым ранца углом
Норовя угодить ей в лицо.
Зачем этот бред
Через многие годы настиг
И вернулся ко мне по спирали?
Зачем я других убивал,

Пускай бы меня убивали...
Степан убьет Петра, а Петр убьет Ивана,
Все от того, от рас-щепленного урана.
Тот самый первый залп, бессчетно
                           умножаем,
Раздавшийся у Альп, гремит по Гималаям.
А где же тот живет, кто убивать не любит,
Удар схватив в живот, в других стрелять не
                          будет,
В цепи сломав звено, спасет меня от пули,
Прикрыв собою, но... Его уже распяли...

Суставы раздробя,
Гвоздями прокололи
Того, кто на Себя
Хотел взять наши боли.
Кривляясь и юля,
Пришли над Ним глумиться,
В лицо ему плюя,
Одевши в багряницу.
И Он стоит, гоним,
Под туч переполохом.
И молний куст над Ним
Цветет чертополохом.
Но в горние краи
Скорбящий взор уставя,
Он шепчет: - Элои!
Зачем меня оставил?..
1981-1983

* * *
Пока цепляешься за сонм
Шутейных дел, пока блажится,
Реальность, драпируясь сном,
Бессовестно не обнажится.
И ты блажной, и все блажны,
И важен пьяный треп без связи,
И четко не обнажены
Несуществующие связи.
Но обнажатся в тот момент,
Когда в сердцах, воскликнув - боже,
Не в силах удержать предмет,
Застынешь ты в нелепой позе.
И станет ясен твой расклад:
Быть сразу в роли истукана,
А также в роли со стола
На пол летящего стакана!

ГРОЗА В ЯЛТЕ
Гора была крепка, могуча.
До неба в снежном серебре.
А на горе стояла туча,
Подобная другой горе.
Гора несла вторую гору,
В себе таившую грозу,
А склееный, как улей, город,
Лепился под горой внизу.
И с каменного пьедестала
Вторая сверзилась на град,
И дико молния блистала,
И ливень лил, и сыпал град.
1982

ИНТЕНСИВНЫЙ МОНТАЖ ОДИН
Неведомое - суть проекция,
Тень знаний, легшая дилеммой.
Для древних мир кончался Грецией,
Для нас - эйнштейновской вселенной.
Мы лишь масштабы изменили
И отдалили рубежи, Но сочетаний Я и Мира
Нам недоступны чертежи.
Мы расширять вольны пределы,
Но выпрыгнуть бессильны за...
Часть отделить нельзя от целого.
А значит, и убить нельзя.

В тот год Россию просквозило.
В чертях был прежде недород,
Так бесов выпало в ту зиму
На полтораста лет вперед.
Пока смеркалось над Россией
И выла вьюга над страной,

Иван Великий, рот разиня,
Храпел под снежной простыней.
Дай свободу звуку "И"
В нежной хвое, пышных кронах.
Пусть себе резвится "И"
Средь полей, полей зеленых.

Будет пение птиц,
И сирень будет пенно лилова,
Среди милых мне лиц
Я увижу тебя, дорогого.
Скрипку вжавши в плечо,
Ты сыграешь "Чакону" Витали,
Что там будет еще -
Несущественно. Это детали.

А в небе рожи, рожи, рожи...
И вот одна страшнее всех
Лицо по-азиатски дико,
Прищурен глаз и череп лыс,
Скула широкая калмыка
И клинышком бородка вниз.

О, может быть, на миг всего,
На самый краткий миг,
Из тьмы. где нету ничего,
Тончайший луч возник.
И на одном его конце
Зажглась звезда моя.
А на другом конце повис
Противовесом я.
И долго ждать - недолго ждать,
Я все чего-то жду.
И жаль мне нитку оборвать
И уронить звезду.

С утра бегу в сортир - беда,
Что сделали жидомасоны!
Представьте, эти господа
Нагадили в мои кальсоны.
В небе вспенилась вегжа*,
Хлещет молнии вожжа.
Воровская туч ватага.
Вихрю виться, ветру выть -
Такова у неба выпь**.
С туч вот-вот сорвется влага,
Взбухший прорвало волдырь,
Ввинчен в землю водный штопор,
Завертелся и потопал
Ствол воды. Где поводырь
Озверевшего циклопа?

* Вегжа - накипь.
**Выпь - участь, рок, судьба.

Все уехали, окна задраили,
Не осталось моих корешей,
И живут, кто в раю, кто в Израиле.
Улыбаются, рот до ушей.

А под окнами ходит униженно
Мать Россия с котомкой своей,
Чтоб на нас посмотреть, на остриженных,
На убогих своих сыновей.

Россия, воспевать тебя в стихах
Иль мимо проходить, не замечая -
Ты вся, как эта свалка в лопухах
И зарослях цветущих иван-чая.

За что вы любите Россию,
Льстецы, лакеи?
- За чаевые,
Да за победы ее в хоккее.

По-моему, я не писал вам, как
Наталья останавливала танки.
Когда в глазах рябило от брони,
И бэтээры двинулись на приступ,
Наталья, сделав пальчиком ни-ни,
Сказала грозно: Ай, ай, ай, - танкистам.

На углу дождливой Моховой
Встретился я как-то сам с собой.

Там, где свалил меня запой,
На Трубной или Самотечной
Я, непотребный и тупой,
Лежал в канавке водосточной.
Шел от меня блевотный дух,
И мне явился некий дух.

Вот обо мне подробнейшие сводки:
С Юдашевым, хирургом, под грибки
За сутки выпил семь бутылок водки,
И рухнул в грязь, и потерял очки.
И в той грязи лежал я, холодея,
В мечтаниях о том, что все говно.
Вот почему вчера рукой злодея
Убит не я, а некий Сирано.

Сирано я, Сирано -
Откровенный растереха.
Беззастенчивой эпохой
На меня насерено.

Я играю на гармошке
У прохожих на виду,
К сожаленью, день рожденья
Только раз в году.

Я одинокий, одинокий,
И обделенный при дележке,
Как этот нищий одноногий,
Гремящий на своей тележке.

Рождественские шлю вам поздравления.
Дальнейшее известно вам заранее,
Что я - поэт безвестный поколения,
Сошедшего на нет без покаяния.
Что стал принадлежать
К сословью рвани я
Во дни, когда страна моя в агонии,
Вот почему с державным миром ранее
Я не был никогда в такой гармонии.

Небритый, больной, одичалый,
Гляжу я на вас, как сова.
И все повторяю в печали
Немецкие эти слова...
Свяжите меня, успокойте,
Чтоб я не бубнил, как кретин,-
Ихь вайс нихьт вас золь эс бедойтен
Дас ихь зо трауриг бин.

Наивный Гамлет хочет цепь разбить,
Взять два звена из всей цепи сомнений,
Но мир не знает роковых мгновений,
Не существует, быть или не быть -
Вот в чем разгадка наших преступлений.

Господь придет в веселый час,
Все наши прегрешенья скосит,
Все наши вины снимет с нас
И только за одно нас спросит,-
Кто дал вам злоупотребить
Души высокими правами,
Кто дал вам право не любить
Когда-либо любимых вами.

Дрязги, склоки и укоры
Не щадим и не прощаем.
Наших ссор собачьи своры
Оглушают душу лаем.
Ночью липнет к окнам морось,
Снег за окнами маячит.
Спит душа с душою порознь
И во сне тихонько плачет.

День, утомленный сонной ленью,
Вдруг опускает повода,
Я снова пропустил мгновенье,
Когда рождается звезда,
И возникает в тихой дали
Еще синеющих небес
Та звездочка нежней печали
И месяц тонкий, как порез.

Природа в страшном беспорядке
И предлагает нам сюрпризы,
Она какой-то там бурятке
Дает пиписку Моны Лизы.

Сквозь сушь и болота,
Леса и поля
Плетется старуха
С корзиной угля.
А что нужно сделать
Пока не помрем -
Помочь донести ей
Корзину с углем.
Ноябрь 1996

Душа моя от тела отлетела
И стала малым облачком печальным,
И грустно-грустно на землю глядела,
Вернувшись к тем кругам первоначальным.
Бессчетные, к ней прижимались души,
Бесплотные, они сбивались в тучи.
Немотные, они точили слезы -
Три дня им оставалось видеть землю...

ПИСЬМО ШЕСТОЕ
Чтоб посмотреть на барский особняк,
Вчера с женой мы ездили в Кусково.
Музей закрыт, но ясно все и так -
Дома дворяне строили толково.
Что тут сказать?! Что наш панельный дом
В сравненьи с этим кажется ублюдком? -
Банальность. Огибая водоем,
Мы молча шли, швыряя крошки уткам.
Мы шли у самой кромки вдоль пруда,
Стараясь не ступить ногою в слякоть.
А тишина струилась, как вода,
И даже утки перестали крякать.
В природе наступил заветный час.
Открылась вдруг какая-то защелка,
И соловей: "Я вас люблю, я вас
Люблю!.." - по-соловьиному защелкал.
Он эту фразу повторял спроста.
Так чист был звук однообразной трели...
Но отвечал соперник из куста,
И все пошло по правилам дуэли.
Тот: Ай лав ю,- и этот: Ай лав ю...
Тот нежно пел, а этот дерзко, лихо.
И соловей палил по соловью
И вызывал на бой за соловьиху.
Но тут взлетела утка, расплескав
Усадьбы вид и отраженье рощи.
Умолкли соловьи, пришла тоска,
И я подумал - предкам было проще:
Они там шли за что-то умирать
Или служить каким-то там идеям,
А нам одно осталось - выбирать
Между глупцом и явным прохиндеем.
Решать, в какую кучу угодить,
Попасть в какую выгребную яму,
Кого себе на шею посадить -
Мерзавца или дурака и хама.
И тут и там нас ожидает стыд,
И так и эдак поступить неловко...
Уж лучше пусть Господь за нас решит.
И мы с женой пошли на остановку.
Май 1992

* * *
Жизнь приходит с утра
И меня беззастенчиво будит:
Жить пора, жить пора,
Справедливости нет и не будет!
И толкает меня, и идет вслед за мной
                                 конвоиром,
могу только я - ей в насмешку -
                                 смеяться над миром.
Эй, вы, люди, зачем вы поверили в эту
                                 отраву,
В этот мир, и деревья его, и растенья, и
                                 травы,
Из-под самых колес,
Где кромсает, и давит, и мелет...
Где взять слез,
Чтобы верить всерьез,
Да, наверно, никто и не верит.
1961

* * *
Цель - это средство для поэта,
А мы, не думая про это,
Забыв про все - и то, и это,
Откроем двери на балкон,
Чтобы почувствовать беэмолвье
Или присловье ни о ком,
Увидеть древнюю столицу,
Завернутую в снежный дым,
Чтобы вдохнуть, чтоб насладиться
Еще мгновением одним,
Где Днепр, как меч, из ножен вынут,
Где лунный щит звенящ и льдист,
И город спящими покинут,
Свободен, одинок и чист.

* * *
Над лесом-бором гул стоит,
В сыром бору мошка гудит.
То выше тон, то ниже тон,
Звенит комар, поет оса,
И слышатся мне в гуле том
Друзей умерших голоса.
Среди гудящей тишины,
Неразличимые сперва,
Вдруг оглушительно слышны
Уже отдельные слова.
И кажется, меня зовут,
Но снова только звон и гуд.
В сыром бору мошка гудит,
Над лесом-бором гул стоит.

* * *
Она, как балерина в пачке,
В ней все - движение и жест,
Так, чтобы платье не испачкать,
Она мороженое ест.

И в предвкушенье сладкой муки
Она кричит: - Спасибо, па!
И губы выпятив и руки
В каком-то невозможном па.

Подобно трубачу, внедрившись
В им выдуваемый мотив,
Вся наклонившись, наклонившись,
Как бы в падении застыв.

ОТВЕТ РИМСКОМУ ДРУГУ
Целый день брожу по улицам, глазея.
В Риме осень. Все мертво, все одичало.
Туча черная висит над Колизеем.
Неизвестно, что бы это означало.
Льется дождик. Небо платит недоимку.
Жалко, льется не на пашню, а на камень
В тех горбатых переулках, где в обнимку
Мертвецы твои стоят с особняками.
Помнишь дом, где мы не раз с тобой бывали?
На лужайке облысевшей травка вянет,
Не осталось даже праха от развалин
А меня туда все время что-то тянет.
В этом доме ты когда-то был счастливым
И элегию читал о Джоне Донне,
И плоды желто-зеленые оливы
У хозяйки смуглолицей ел с ладони.
Где веселая хозяйка? Где маслины?
Нам остался лишь пустырь за поворотом.
Безусловно, позади одни руины,
Но руины все же лучше, чем пустоты.
Только женщине идет непостоянство,
Мы же любим то, что в юности любили.
Кто придумал, что отечество - пространство?
Это мы с тобою Родиною были.
Ты мне пишешь: чем в империи томиться,
Лучше жить в глухой провинции у галлов.
Только стоит ли с отъездом торопиться,
Ведь империи сто лет как ни бывало.
Рухнул Рим, никто не помнит точной даты.
Вот и спорим и проводим параллели...
Всюду те же кровопийцы и солдаты,
Кровопийцы и ворюги, мой Валерий.
Лучше сам ты возвращайся, путь недолог.
Мы с женою заждались тебя в столице.
Неужели так уж важно въехать в город
На четверке в триумфальной колеснице?
Мимо каменной стены священной рощей,
Где стоят легионеры в карауле...
Мне-то кажется, на кухне нашей проще
О Назоне толковать и о Катулле.
Воск, застывший на странице старой книги,
Гости, спящие вповалку где попало.
Всюду пепел, на полу огрызок фиги,
На столе вишневый обод от бокала.
А когда отмерит время Хронос гулкий,
Проводить тебя сумеет старый Постум.
Вместе выйдем на последнюю прогулку
И отправимся на твой любимый остров.
1992

О ПЕРЕМЕНЧИВОЙ ПОГОДЕ В МОСКВЕ
ЗИМОЙ 1982 ГОДА
В Москве обыкновенной, серой,
В промозглый день, в стене замшелой
Четыре яркие огня.
Я под стеной стою и мокну,
Но ровно-ровно светят окна,
Как буква "г", как ход коня.
И город с нежитью и нетью
Вдруг накрывают белой сетью,
И прекращает дождик лить.
И вот уже в оконном свете
Мелькают узелки той сети,
И начинает снег валить.
А может, то маляр веселый,
Чтоб пошутить над новоселом,
Затеял двор ему белить.
И по листве гнилой и прелой
Легко проводит кистью белой,
Кладет за слоем новый слой,
По лужам и по сточным ямам,
По грязи, мусору и сраму,
И просто по земле сырой.

Вертится снежной кисти помело,
Маляр веселый краски не жалеет,
И вот, как в детстве, все белым-бело,
И в горле ком, и сердце молодеет.
Как будто сам я в свежих простынях,
Негнущихся, хрустящих от крахмала,
И по снежку охота сделать шаг.
И побежать, и все начать сначала.
Мне черт не брат, и я с ним не знаком,
И в эту ночь на счастье нет запрета,
Сквозь чистый снег из четырех окон
В меня текут четыре ровных света.
Я счастлив тем, что находясь на дне
Бессмысленной и злой каменоломни,
Не помню боли, причиненной мне,
И зла, мне причиненного, не помню.
Что я бояться смерти перестал,
Сплю, как ребенок, и во сне летаю,
И то, что в детстве правильным считал,
То и сегодня правильным считаю.
Кого хочу, того и полюблю,
Найду судьбу в соседнем переулке,
С приятелем пол-литра раздавлю
Или с любимой поиграю в жмурки.
1982

СВОБОДА
                                 Памяти В. Хлебникова

Кто сказал: "Рабы не мы?"
Подневольные фонемы
За решеткою тюрьмы -
Мы, рабы, как прежде немы.
Вырви парус из снастей.
Развяжи несчастным руки.
Пусть бегут из крепостей
Словом скованные звуки.
Дай свободу звуку "У"!
И в неведении счастливом
"У" умчится в синеву,
Отливая черносливом.
Отпусти на волю "И"!
В нежной хвое, пышных кронах
Пусть себе резвится "И"
Средь полей, полей зеленых.
Дай свободу звуку "И"!
Пусть звучит он, как зевота,
И златое "О" кати
В золоченые ворота.
1992

* * *
Листья падают, не дышат
И лежат как изваянья.
Их трепещущие души
Ожидают покаянья.

Я гляжу на листьев пятна,
Мысль бесплотна и пуста.
Словно сам я аккуратный
Слепок, сделанный с листа.

А деревья в летаргии,
И полны такою негой,
Словно ветви их нагие
Превратились в бронхи неба.

И течет из синей чаши
Вниз по веткам мягкий свет,
И до листьев тех опавших
Им, деревьям, дела нет.

Тихо, крадучись по-лисьи,
Ветер рыщет по лесам,
Поднимает души листьев
И уносит к небесам.

ВЕСНА ДЕВЯНОСТОГО
                                 Борису Чичибабину
                                 Ты скажешь: ветреная Геба...
                                 Ф. Тютчев

О, как тебе, несчастная страна,
Все соответствует в природе,
На склоне века дряхлая весна
Пришла о девяностом годе.

В лохмотьях туч, расхристана, седа,
Она явилась в край разрухи.
Из грязных луж и колотого льда
Глядит на нас лицо старухи.

Из глаз слезящихся и почерневших рам
По стенам на асфальта плиты
Течет, течет и обнажает срам,
Еще вчера под снегом скрытый.

Она смеется, старая карга,
И зубы скалит, и глумится...
Там сруб обугленный, здесь в нос шибает гарь,
И пепел в воздухе клубится.

Мальчишки жгут на пустыре костры,
Где под кладбищенскою кручей
Венки бумажные, и сгнившие кресты,
И унитазы в общей куче.

И к центру города над сетью эстакад
Ползет со стороны кладбища
Не дым отечества, а горький этот чад
Дымок родного пепелища.
1990

* * *
Душа моя старалась
Не потерять лица,
Как карандаш стиралась
И стерлась до конца.
А то, что мы любили,
Страдание и страх -
Лишь след графитной пыли
На сереньких листах.

* * *
                                 Буря мглою небо кроет.
                                 А. С. Пушкин
                                 Буи джуи Мулиён *.
                                 *. Рудаки
Вихря пены, снеговала
Первобытное родство -
Плач гиены, вой шакала
Уй-я, ой-я, у-о-о!

Стонут ведьмы, лают черти,
Совершая ведовство,
И звучит из круговерти
Уй-я, ой-я, у-о-о!

Чуть поодаль друг от дружки,
Ухом вещие чутки -
Буря мглою - слышит Пушкин,
Буи джуи - Рудаки.

Изнывая, мрево злое
Застилает небосклон:
Буря мглою небо кроет,
Буи джуи Мулиён!
1979

*Плещет, блещет Мулиён.

* * *
Шла женщина однажды по дороге -
Смотрели вниз скучающие боги,
Не знали боги, время как убить,
И женщине той заголили ноги,
И мне ее велели полюбить.
Они играли нами и шутили,
Страсть разжигали, а потом тушили.
И умер я. И в землю был зарыт,
Узнавши все, что знать мне надлежит.
А боги, сделав женщину старухой,
Играли с ней, как злые дети с мухой,
И слушали, как на стекле жужжит.
1981

* * *
                                 В.К.
Это вы, выбегающие утром на улицу,
останавливающиеся на ходу, чтоб закурить,
сползающие теплым фаршем
по членистым лентам эскалаторов
в кишки метро.
Это вы, давящие друг друга в автобусах
и катящиеся в черных "волгах",
входящие и выходящие из офисов,
сидящие в вонючих кафе,
грязных своих парикмахерских,
парящиеся в банях.
Вы, зеваки у стенда "Московских
                                 новостей",
и ты, рабочий класс,
плотной толпой текущий в двери завода,
где моргает прямоугольный глаз
                                 электронных часов,
и ты, боевой комсомол,- инкубатор
бюрократов и кегебешников,
и вы, пенсионеры, пришедшие в сквер
"козла забивать", стукачи,
любители писем...
Эй, ты, русский народ,
собравшийся здесь,
на Тверском бульваре,
в окружении пяти милицейских машин
и трех десятков белых фуражек,
сбившийся в кучу,
чтоб с комфортом судачить
о Сталине!
Эй, ты, народ-богоносец,
ведь ты и есть он -
вурдалак, ублюдок,
тридцать лет сосавший кровь твоих братьев,
матерей и детей,
и при этом чмокал губами
по-марсиански визжа: - Улла! Улла!
Ты и есть он. Ты, ты, ты,
а не те семь,
что вышли на Красную площадь,
когда наши входили в Чехословакию!..
Что за доля у меня, что за доля?
Как же мне
любить вас таких-то,
Как любить мне себя такого?..
1983

КОММЕНТАРИИ К ШКОЛЬНОЙ ХРЕСТОМАТИИ
Он ничего не ищет, он иной,
И бури все равны ему, и мели,
Бортов соударение с волной -
И больше никакой особой цели.

* * *
Живу, живу, тяну резину,
Лакаю спирт, потом жую
С похмелья мерзлую рябину.
Дней от ночей не отличаю,
Не мыслю и не ощущаю,
И, превращая секс в наркотик,
Твержу: - Ложись скорее, котик!
И в том, что я живу грешно,
Бессмысленно, пустопорожне,
Просить прощения - смешно,
Исправить дело - невозможно.

ИНТЕНСИВНЫЙ МОНТАЖ ДВА
Пред дождем томит и парит,
Нависает туч покров,
Ветерок сентябрьский дарит
Теплым запахом коров.
Леса кромка, строй осин.
Крикни громко: Осень! Синь!
Отзывается рыданьем.
И, как в детстве, нету сил
Восхищаться увяданьем...

Котенок, сбитый автомобилистом,
И я, решивший: больше не снесу,
Мы вниз сошли по склонам каменистым
И очутились в сумрачном лесу.

Взгляните на кота, он к вам
Повернут боком.
Он божья тварь, он сам с усам,
Он создан Богом.
А вот и я - торчат вихры
Над сонной рожей.
Но я вам не хухры-мухры,
И я раб божий.
Мяучит кот, а я, la femme,
Сижу не пикнув.
Внимательнее будьте к нам,
В обоих вникнув.

Сложив стих первый хокку,
Он думал над двумя,
Жена стояла сбоку,
Кастрюлями гремя.
- Не надо, умоляю,-
Он ныл. Она ж в сердцах:
- Чем я тебе мешаю?
Бум-бум! Дзынь-дэьгнь! Ба-бах!

Я был поэтом Хиросимы,
Не той далекой Хиросимы,
А нашей собственной, родимой,
Что запалили на Руси мы.
Я видел облак грибовидный
Не над Гоморрой и Содомом,
А над моей крайной ридной,
А у себя в саду за домом.
И я бродил по пепелищу...

Я говорил ей, муза, блядь,
Держи равненье! Ногу взять!
Коси глазами вправо!..
Маруся, раз, два, три, калина!..

Я жизнь свою просвистал,
Куда хотел - не летал,
Мой час настал - пропустил,
У Бога куска не просил.

Что-то завтра с нами станет,
Тяжел камень шею тянет.
Чужих мыслей ходы лисьи,
В душе нищей бесы рыщут.

Троллейбусы не ходют,
И птички не поют,
А женщины не родют,
И даже не дают.

Окончен бал, цветы увяли.
На пепелищах городов
Жгут одичавшие славяне
Случайно выживших жидов.
Горят дома и стадионы,
И страны, и материки,
И всюду пахнет так паленым,
Как будто жарят шашлыки.
И по Чернобыльскому полю
Идет, задумавшись, Христос,
Чтоб посмотреть, стоит ли в поле
Чета белеющих берез?

Над робким розовым соском
Склонись с улыбкою привета,
Подумай с нежностью о нем,
Как о цветке, лишенном света.
Мальчик любил бананы - видимо, он хотел
                                 есть.
На дерево легко влезть, но трудно слезть.
Увидев, что садовник и сторож спят,
Мальчик незаметно прокрался в сад.
Вы пришли полюбоваться на деревья в
                                 нашем саду?
Бобы созревают только в високосном году.
Мать ему говорила,- вернись, вернись,
                                 мой сынок!
Мальчик спуститься с дерева так и не смог.

Что упало, то пропало.
Вавилонская башня упала.
Произошло смешение языков.
Никто не поймет, ху из ху и кто он таков?
У матери спрашивает дочь,-
Ду ю спик инглиш? Шпрехен зи дойч?
Отец сына встречает - Парле ву?..
А сын ему отвечает - Нале-ву!
Муж произносит такие слова -
Комман са ва? комман са ва?
А жена говорит мужу -
Кому сова, а кому кое-что похуже.
То есть безумие, паранойя, мания
Непонимания.
Некоммуникабельность, некоммуника...
Я уже никогда, никому, никак.

Пускай нас всех разбросает.
Пускай нас всех разбросает.
Злой ветер века развеет,
Злой ветер века разметет, разгонит нас.
В разных концах планеты,
В разных концах планеты
Мы будем розно, но вместе.
Мы будем вместе, вместе,
Вместе, как сейчас.

Но Родина закрыта на ремонт,
И, как предполагается, надолго.

Я занимаюсь странным зодчеством -
Из одиночеств строю здания,
Где маленькие одиночества
Равны большому одичанию.

О, эти гулы, уши рвущие,
Что мучите, что душу тянете?
В долину камешки бегущие,
Слов выпадение из памяти.
Обвалы, оползни, смещения,
Засор в трубе канализации.
Бенц! И не стало освещения
И прочих благ цивилизации.
Разорвало процесс познания,
Бесплодным сделав обучение.
Так наступает одичание -
И настает земли трясение.

И в миг этот время слоится,
И слой наползает на слой,
И вдруг возникает, кто мчится
И скачет под хладною мглой.

То А. С. Пушкин мчит на тройке,
Среди заснеженных равнин,
Другой бы спал с красоткой в койке,
А он на тройке: дин, дин, дин...

Скоро и я отправлюсь ко сну,
Если не лень, коей
Благодаря я не впрыгну в весну,
В большую весну из маленькой.
И примут меня на свои харчи
В краю, где чернил не жалеючи,
Пишут уже Сергей Александрычи
И Александр Сергеичи.
Ноябрь 1996

* * *
Ты - как за тысячу веков,
Ты - страшно далека,
Ты - из приснившихся стихов
Последняя строка.
Строка, которой мне не в труд
Любых певцов забить,
Строка, которой поутру
Ни вспомнить, ни забыть.
1954

* * *
Как просто разложить по полочкам
Все наше общество советское,
Была ты прежде комсомолочка,
А нынче стала дама светская.
Была ты дерзкая и смелая,
Теперь ты с кольцами и брошами,
В крыле вороньем прядка белая,
Как будто пылью припорошена.
Мои друзья по поколению,
Дожив до пятого десятка, вы
Хоть и добились положения,
Но положенья очень шаткого.
Ах, взять бы всех вас по отдельности
И отряхнуть слегка от пыльности,
Уже вам не мечтать о цельности,
Но как вам хочется стабильности!

КТО СКАЧЕТ КТО МЧИТСЯ
Знакомый ночной перекресток,
Стою я у красных ворот,
Где ветер особенно хлесток
И шарф мой настойчиво рвет.
И в сердце усталом и хмуром
Рождается боль без причин,
Когда с нарастающим гулом
Подкатятся волны машин.
Сквозь мутное города чрево
Текут беспрерывно они,
Проносятся желтые слева
И красные справа огни.
Когда же поток иссякает
И лязг затихает и гром,
Москва, наконец, засыпает
Тяжелым предутренним сном.
И в миг этот время слоится,
И слой наползает на слой,
И вдруг возникает, кто мчится
И скачет под хладною мглой.
Ездок запоздалый и скрытый
Летит мимо Красных ворот.
И конь по асфальтовым плитам
Копытом невидимым бьет.
И мчатся для глаза незримо
Отец и испуганный сын
По улицам третьего Рима
Средь кладбищ его и руин.
И лес безобразных строений
Встает на пути ездока -
Чащоба почище владений
И чудищ лесного царька.
Из тьмы выползают уродцы,
Упырь обнажает свой клык,
И долго в ночи раздается
Младенца несчастного крик.
20.04.1991

* * *
Лишь раз переступивши грань,
Чтоб душу грешную спасти,
Ловить божественную длань,
Молить у Господа: - Прости!
А я переступал черту,
И оставался за чертой,
И был по эту и по ту,
И с этой стороны, и с той.
1981

* * *
Душа моя, Дева немая,
Зачем я с тобой не молчу,
Дурацкий колпак надеваю,
Дурацкие шутки шучу.
Пока так нелепо и жалко
Треплю языком о пустом,
Танцует душа, как русалка,
С раздвоенным рыбьим хвостом.

* * *
Без шумных игр я с детства рос,
Но от зари и до зари,
Испачкав в мыле длинный нос,
Пускал с балкона пузыри.
Мне удивить хотелось свет,
И скучно было средь друзей,
И называл меня сосед -
"Маэстро мыльных пузырей".
Шаров веселая чета
Неслась на землю с высоты,
И оставалась лишь мечта
От трехминутной красоты.
Они тягаться без труда
С самою радугой могли,
Но почему-то никогда
Не долетали до земли.
И вот за то, что я грустил,
Шары по небу растеряв,
Не раз посечь меня грозил
Внизу живущий домуправ.
За то, что было мне не лень
Их выпускать за роем рой,
Домохозяйки целый день
Могли смеяться надо мной.
А дома с ними заодно
Мать выбивалася из сил.
Отец не брал меня в кино
И чьим-то дедушкой стыдил.
Но я был непослушный сын.
Шары с ума меня свели.
Мне все казалось, хоть один,
А доберется до земли.
Мне удивить хотелось свет,
И став серьезней и взрослей,
Я все по-прежнему поэт -
"Маэстро мыльных пузырей".
Мои поэмы без труда
Тягаться с радугой могли,
Но почему-то никогда
Не долетали до земли.
Стихи рвалися в жизнь с листа,
Друзьям читалися листы,
И оставалась лишь мечта
От трехминутной красоты...
1953

* * *
Любили русские князья
Друг друга драть за волосья,
Когда татарский хан на них
Валил ордою:
Топтали старцы молодых,
А те юнцы отцов - в под дых!
Пока не разливали их
Водою.

А после думали с тоской:
Из-за чего был спор такой?
И передрались мы, какой
Опившись дряни?
И почему господь наш плох,
И добр к своим татарский бог,
А мы без глаз, без рук, без ног
Гнием в Казани.

И эта блажь у нас в крови:
Нам любо увидать в крови
Отца и брата,
Чтобы очнуться на колу
И пить кипящую смолу
У супостата.
1979

ИНТЕНСИВНЫЙ МОНТАЖ ТРИ
Такого мы от сил вышестоящих
Еще не ожидали куража,
Мир сморщился и стал ненастоящим,
И сжался до размеров гаража.
Мир стал для нас, как для ребенка пенка:
На вид, на вкус, на ощупь нехорош.
Попробуй-ка уткнуться пальцем в стенку,
Ведь дырку обязательно проткнешь.
Вот и сидим мы, как воры в законе,
И ожидаем страшного суда.
А в дырочку посмотришь - там такое,
Что и сказать неловко, господа!

Мы сидели в темноте.
Вдруг внезапно свет зажегся -
Оказалось, мы не те.
А в партере кто-то...

* * *
Тишина.
Погасли
Фонари.
Ветра нету.
Право,
Чем он занят:
Мчится ль к нам,
О нас ли
Говорит,
Или где-то
Плавает
В тумане?
Ноябрь 1996

* * *
                                 Арсению Тарковскому
Он жил среди неясных снов,
А может, грез, а может, слов.
Слова нанизывал на нить
И словно четками играл,
Вдруг разом расхотевши жить,
Еще живой уйдя в астрал.
Но звуков произнесть не мог
И потому все дни молчал.
Он наших суетных тревог
И нас самих не различал,
Младенческий уставя глаз
В тот мир, который не про нас.
Лишь раз в Матвеевском весной,
В качалке сидя на крыльце,
Мгновенно изменясь в лице,
Спросил: Что же делать?

СЫНУ
I
О, Петроград, советская Помпея,
Под пеплом похороненная вмиг,
Где на руины варвары глазеют
И топчут их, не различая их.

II
Ты возьмешь лихача. Дашь на чай ему десять
                          копеек.
Ты заедешь за мной, и мы будем с тобою катить.
Вдоль Фонтанки и Мойки, как по улицам
                          мертвой Помпеи,
Где осталось все так, как должно было в
                          сущности быть.
1980

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ
От Вас опять нет писем. Как вы там?
Внимательнее будьте в час гулянья.
Я в "Монд" прочел, что старится "Нотр Дам"
И рушится от легкого дыханья.
А мы в зверинец ездили. Хитро
Разбрасывает время сеть новинок.
Выходим из метро, а у метро
Подстерегает нас толкучий рынок.
Когда-то зимним днем, придя сюда,
Мы точно так топтались и гудели.
Налево было здание суда,
И там тогда судили Даниэля.
Мы сквозь иную шли теперь толпу,
Иные нас одолевали страсти,
Однако, очутившись на толку,
Как и тогда, поругивали власти.
И я зверинцу был уже не рад...
Но дети, дети - благодарный зритель.
Как Хлебников сказал: "О сад! О сад!.."
Там было все, что только захотите.
Там шимпанзе, задумчивый урод,
Сидел точь-в-точь, как бабелев Гидали.
Там два козла различных двух пород
Поверите ль, друг друга не бодали.
Усатый морж исследовал бассейн
И, вынырнув, просил у нас презента.
И лев был благодушен, как Хуссейн,
И походил медведь на президента.
Там тигры, проглотив свою еду,
Опять рычали, раздирая глотки.
Но, к счастью, тигры были все по ту,
А мы по эту сторону решетки.
И мы смотрели, не спуская глаз,
На то, как звери что-то уминали,
И звери нам напоминали нас,
А мы зверям зверей напоминали.
Август 1992

* * *
                                 Маме
Заложили окна ватой,
От дыханья стекла мокнут.
По сугробам воровато
Ночь крадется к нашим окнам.
Подошла - и ставню точит,
И течет в окно упрямо,
И проснувшись среди ночи,
Я кричу в испуге: Мама!
Поцелует в щеку, в лоб ли,
И конец моей тоске,
Я усну на теплой, теплой,
Доброй маминой руке.
Будет время, ночь из детства
Обернется пули свистом,
И, куда не зная деться,
Я прижмусь к сосне смолистой.
Щелк затвора вороватый.
Кто-то в сердце целит прямо.
И опять в тоске проклятой
Закричу я громко: Мама!
Ствол сосны чужой и блеклый
Покачнется вдалеке.
Я усну на теплой, теплой
Доброй маминой руке.
1958

* * *
На углу дождливой Моховой
Встретился я как-то сам с собой.
Половина улиц - безо льда,
Половина неба - голуба.
Целый год себя я не видал,
А сегодня встретились - судьба.
Я стою и мокну под стеной,
Неопрятный, заспанный и праздный...
Оттепель смеется надо мной,
С талых крыш капелью грязной дразнит.
Отойди, капель, меня не зли,
В голове еще гудит от хмеля.
Видишь - на растопку повезли
С рождества оставшиеся ели.
Я с тоской бросаю взгляд косой
На асфальт от луж и нефти синий,
Где машина чертит колесом
Параллели линий Пикассо,
Параллели безысходных линий.
А кругом прохожие спешат,
Поглядят и что-нибудь решат,
И пройдя по правой стороне.
Через миг забудут обо мне.
Да и есть ли смысл запоминать:
Мало ль встреч случайных на панели?
Вот пройдут машины и опять
Новые начертят параллели.
1958

НА ДВЕНАДЦАТОЕ ДЕКАБРЯ 1993 ГОДА
Я не хотел уехать, я не мог,
Но все случилось так, как не бывает:
Дрыжок в окне, ландшафт дает свисток,
Вагон стоит, перрончик отъезжает.
И от меня всю ночь, как от чумы
Бежит меня родившая Россия,
А вместе с ней бегут ее дымы,
Ее огни и запахи грибные.
И покатился медленно пейзаж,
Вдруг ставший на незримые колеса,
И понеслись, на стыках дребезжа,
Сосна и ель, осина и береза.
Когда пошла дорога под уклон,
Сбиваясь, налетая друг на друга...
Вагон стоит. Стоит один вагон,
А скорость набирает вся округа.
Не я багаж увязывал, не я
Спешил покинуть родовые склепы.
Но слишком инфантильны сыновья
И, как и мы, беспомощны и слепы.
Вон на опушке скачут мальчиши -
Упитаны, вальяжны, бородаты,
Играют в жмурки, лепят куличи
И умывают руки, как пилаты.
Аукая, играя и шаля,
Они рядком уселись на откосе,
Не видя, что поехала земля
И что их всех, черт побери, уносит.
В тартарары, в тьмутаракань, на слом
Уносятся клочки газет, окурки,
Знакомый с детства в три окошка дом
И тот забор дощатый в переулке.
И выскочив на мчащийся большак,
Прочь от меня уносится Россия...
А я все повторяю: Как же так?
Куда же вы, хорошие такие?
Куда же вы? - кричу.- Куда же вы?
Бегущим мимо соснам и рябине. -
Туда, где лай собак сторожевых,
И в сторону Катыни и Хатыни.
1994

* * *
Летает птица над Россией,
Рвет облака, как путы рвут,
А мы с тобою городские,
Не знаем, как ее зовут.
Под ней леса и буераки,
Она летит, как зов судьбы,
Туда, где скрылись раскоряки -
Высоковольтные столбы.
Она уходит к окоему,
Уж ей видны земли края,
А мне досадно, городскому,
Я думаю: зачем не я?
Не я утратил тягость веса,
Не подо мной, бока кругля,
Покрыта тонким, юным лесом
Лежит, как женщина, земля...
Зачем я с детства окольцован,
Зачем я с рук клевал ячмень
И не воспел вослед Рубцову
Тех уходящих деревень?..
Животворящая натура,
Я постигал твое нутро
В заплеванных садах культуры
И в душных капищах метро.
О, город мой великопостный,
Посмотришь с птичьей высоты -
На крышах, словно на погостах,
Антенн унылые кресты.
Деревьев метла в чахлых скверах,
Асфальт, подбитый грязным льдом,
И тьма крупнопанельных, серых
За домом дом, за домом дом.
Шеренгой правильной бок о бок
И врозь, как пьяная толпа
Огромных спичечных коробок,
Нахально вставших на попа.
1978

* * *
Парит пятый час уже,
Скоро, верно, гром бабахнет.
На четвертом этаже
Одуванчиками пахнет.
Вдруг асфальтовый настил
Стал зеркально фиолетов.
И прохожих превратил
В дам и карточных валетов.
Лопнул неба потолок.
Рухнул ливень оголтелый.
Все пустились наутек.
Всё мгновенно опустело.
Ходят смерчи косяком,
Буруны, водовороты...
Через площадь босиком
Ты бежишь в мои ворота.
Я застыну у дверей,
Чтобы слушать в сердце бьющий
Легких ног твоих хорей,
По ступенькам вверх бегущий.
Ну, скорей же! Появись,
Чуть склонив головку набок,
Вся из капелек и брызг,
Одуванчиков и радуг.

* * *
С деликатностью бомжа
Я живу, как на вокзале,
В доме, где с душой душа,
Мы и слова не сказали.
Пятый месяц - ё-мое! -
Окружен я пустотою.
Вижу в зеркале мое
Отраженье испитое.
Вот и стал я странноват,
Тереблю седые патлы.
Одинок, как астронавт,
В космос выпавший из "Шаттла".
Это я - любимец всех,
Знавший лучшие денечки.
Это я, даривший смех,
Плачу в кухне-одиночке.
Не осталось и следа
От тех дней. Дошел до ручки.
Как же вышло, что сюда
Мы вошли, держась за ручки.

* * *
На проспектах твоих запыленных,
На свету, если свет, и впотьмах,
В грязно-серых и грязно-зеленых,
Просто в грязных и серых домах,
И в огромном квартирном закуте,
Здесь, на третьем моем этаже,
Как-то странно мне думать до жути,
Что со мной все случилось уже.
1981

ПОБЕГ
Мне сто дорог еще изведать,
Сто раз сжигать себя дотла,
А жизнь твердит - пора обедать,
Пора устраивать дела.
Я покажу ей волчий норов,
Несостоятельный должник -
От всех моральных договоров
Расписки зашвырну в нужник!
И все оставлю нерешенным.
Схвачусь за поручень рывком,
С последним бешеным вагоном
Умчусь кровавым огоньком.
И будет ночь зевать от скуки,
Кряхтеть и охать в пустоту,
Швырять ветра на виадуки
И рвать подолы на мосту.
1959

* * *
Пока мы тоскуем и тужим,
И грустный подводим итог,
Душа моя скачет по лужам
И мартовский топчет ледок.
Душа моя где-то на воле
В надзвездных мирах Пикассо,
А может, на Марсовом поле
Поет и играет в серсо.
А может, у моря в Алупке
Лепечет и лепит кулич -
Оттуда не видно голубке,
Какой я зануда и сыч.
1992

ПУШКИН В МЕТЕЛЬ
В тот год Россию просквозило,
В чертях был прежде недород,
Так бесов выпало в ту зиму
На полтораста лет вперед.
Пока смеркалось над Россией
И выла вьюга над страной,
Иван Великий, рот разиня,
Храпел под снежной простыней.
Но в мутной мгле и желтоватой
Уже смешалось все и вся,
И твердь и хлябь, как брат на брата,
Пошли хрипя и голося.
Как будто ведьма стасовала,
И темным силам выпал фарт,
И от Кавказа до Урала
Летит колода сальных карт.
Кружатся хари, вьются хари,
Лишь колокольчик дин-дин-дин,
Лишь только тройка мчит лихая
Среди неведомых равнин.
А он от нечисти поганой
Незримой отделен чертой,
И едет, очарован странной,
Непостижимою мечтой.
26.03.1993

* * *
Такой обычный город,
Как тыщи городов,
Лишь только в небо горы
Торчат до облаков.
Да мутные арыки
Мне душу бередят,
Да сонные таджики
На корточках сидят.

НОЧНОЙ ПОЕЗД
Плетется поезд еле-еле,
У полустанка грязь и снег.
С рукою за бортом шинели
Стоит недвижно человек.
Ложится тень от монумента,
Вширь раздается и в длину -
На нас, на лес, на рельсов ленту,
На всю бескрайнюю страну.
Мы от нее упрямо едем,
Блестит в окно луны оскал.
Уныло пьяные соседи
Поют про озеро Байкал.
Что за беда у них? Спроси их.
А в песне той разгул и стон,
Как будто пьяная Россия
Вместилась вся в один вагон.
Как будто их судьбой суровой
Сдавило всех, скрутило в жгут,
Как будто в бочке омулевой
Сейчас все вместе поплывут.
Но не уйти от жуткой тени.
Она ползет. Сгустился мрак.
И только не смолкает пенье,
Гимн безграничного терпенья,-
И было так... И будет так.
А впрочем, что мне сердце гложет?
Уймитесь, мысли-палачи.
Еще и не такое может
Вдруг померещиться в ночи.
Должно быть, это все от стука,
Уж так в дороге повелось,
Что навевает песня скуку,
Тоску наводит стук колес...
К утру, не разобрав постелей,
Уснут соседи пьяным сном,
И лишь пришибленные ели
Маячить будут за окном.
1958

ПРО ВАСЬКУ-КОТА
Стала хозяйка слуг наделять,
Стала хозяйка челядь угощать:
Для верных рабов, для домашнего скота,
Для кошечки Мурки, для Васьки-кота,
Для них для обоих, для кошки с котом,
В серебряной мисочке, на блюде золотом
Пескарики-сударики, а с ними караси -
Пальчики оближешь, смотри не откуси.
Мурочке рыбку - большую,
Васеньке рыбку - меньшую,
Мурочке рыбку - душистую,
Васеньке рыбку - костистую,
Мурочке рыбку - икряную,
Васеньке рыбку - поганую!
Ну, думает Васька: "Хозяйка, душа!
Ужо я тебе не поймаю мыша.
Мыша не поймаю - в щеку не лизну,
А ляжешь почивать - когтем полосну.
Так-то, хозяйка, тебе поделом.
Не будешь кота обносить за столом!"
1991

* * *
Я малой тучки не видал
На небе выпуклом, как клизма.
Не небо - просто идеал,
Апофеоз соцреализма.
А на деревьях пыль пудовая,
И по бульвару глядь-поглядь
Одета в платьице не новое,
Идет накрашенная б.....
Она приезжего морочит,
И говорит, что мол не хочет,
И смотрит ласково на парня,
Сквозь дымчатые очки...
А лето всходит, как опара,
И лопается, как стручки.
Ах, это лето, в платье стираном,
В широком жестком кушаке,
И пахнет пивом и сортирами
В провинциальном городке.
1960

* * *
Что я любил на свете -
Окошко распахнуть,
Смотреть в ночи, как светел
Над миром Млечный путь.
По хвойному по насту
Без цели напролом
Брести сквозь ельник частый
Под ситничным дождем.
Любил осенней ночью,
Захоронясь в стогу,
Природы многоточье -
Кукушкино ку-ку.
Промерзшую рябину
Любил размять в руке,
Любил по серпантину
Кружить в грузовике.
Орать, стихи горланя,
И не держась за борт,
Парить себе с орлами -
И никаких забот.
Чтобы хлестали ветки
Меня на вираже,
Чтоб запах моря едкий
Я чувствовал уже.
И значит, недалеко...
И выглянет сейчас
С туманной поволокой
Его огромный глаз.
1995

* * *
Примета времени - молчанье,
Могучих рек земли мельчанье,
Ночей кромешных пустота
И дел сердечных простота.
Как обесценены слова...
Когда-то громкие звучанья
Не выдержали развенчанья.
Примета времени - молчанье.
Примета времени - молчанье.
Предпраздничная кутерьма...
Ноябрьский ветер злой и хлесткий
Бесчинствует на перекрестке.
Стоят такси оцепенев,
И не мигают светофоры,
По главной улице в стране
Проходят бронетранспортеры.
Проходят танки по Москве,
И только стекол дребезжанье.
Прохожий ёжится в тоске.
Примета времени - молчанье.
Мысль бьется рыбою об лед,
И впрямь, и вкривь, в обход, в облет.
И что ж - живой воды журчанье
Сковало льдом повсюду сплошь.
Мысль изреченная есть ложь.
Примета времени - молчанье.
1959