 |
* * *
Уснуло все, уснуло все на свете.
Вода в пруду, сосна, кусты ракит;
Уснул в листве запутавшийся ветер
И как русалка на ветвях сидит.
И словно им неведомо смятенье,
Деревья льют заметный глазу свет -
Покой и робость, веру и смиренье,
Чего у нас давно в помине нет.
Ты посмотри, лесная спит прохлада.
Она лежит и дышит глубоко.
И нам ступать поосторожней надо,
Чтоб не уйти по пояс в молоко.
Чтоб этот мир таинственный и сонный
Не оглушить и не внести разброд
Волной дурного городского звона,
Который нам покоя не дает.
* * *
Я мерой был мирам.
Вмещались
В меня и облака и горы,
Я солнцем был и был я миром,
Я был звездой и метеором.
И я летел кромешной темью,
И я упал на вашу землю,
И суждено лежать века мне
В земле обыкновенным камнем.
И где-то вне меня осталось
Все то, что в жизнь мою вмещалось.
Сплелось, срослось, сроднилось с нею
И стало сущностью моею.
И я тоски отравлен ядом -
Как доказать, что был я миром...
Застыли горы где-то рядом
И облака проходят мимо.
1961
* * *
Е.Р.
Для чего-то взял транзистор
И поехал на вокзал,
И конечно, опоздал...
Ни вагона, ни перрона.
Нет встречающей толпы,
Нет рабочих в униформе,
Нет затоптанной тропы
К недостроенной платформе.
Где-то здесь была стоянка.
Где-то здесь была цыганка,
Предлагала мне кольцо.
Под мостом, лицо в лицо,
Пара нежная стояла,
И она его лобзала.
Где влюбленная чета?
Нет огней дрожащих красных,
Нет любовников тех страстных,
Не осталось ни черта!
Поезд, видимо, ушел...
Все ушло... Ушли деревья...
Нет цыганки, нет колец.
Мир куда-то испарился,
Испарился, растворился
Все закончилось - ...!
Только я да этот ящик,
Только вечность в небеси,
И из ящика хрипящий,
Злобный голос "Би-би-си".
1987
* * *
Ну надо ж так было раскокать
Неловким движеньем со сна -
Рассыпались страсти, как стекла,
И стала картина ясна
.
Ушли облака кучевые,
И в небе не видно клочков,
И кажется мне, что впервые
Гляжу я на мир без очков.
А мир этот чистый, осенний
Насквозь проницаем и сплошь,
И вижу я корни растений,
Мне собственный виден чертеж.
Причины видны и истоки
Болезней моих и грехов,
И стали понятными строки
Написанных в детстве стихов:
"Если б мог бы, я достал бы с неба звездочку,
Положил ее над омутом на досточку
И забросил бы потом глубоко в омут -
Не видал я никогда, как звезды тонут".
1993
РОССИИ
На двадцать первое
августа 1968 года
Я добегу туда в тревоге
И молча стану,
И мать в канаве у дороги
Увижу пьяной.
Ее глаза увижу злые,
Лицо чужое,
И космы редкие, седые
Платком прикрою.
Услышу запах перегара
И алкоголя.
И помогу подняться старой -
Пойдем-ка, что ли...
И мать потащится за мною
Мостком дощатым,
Хрипя и брызгая слюною,
Ругаясь матом.
Мне трудно будет с нею пьяной,
Тупой и дикой,
И проходящие все станут
В нас пальцем тыкать.
А мне, мальчишке, словно камень,
Позор сыновний,
Как будто в этом страшном сраме
Я сам виновен,
Как будто по уши измаран
В чужой блевоте.
Измаран, что ж... Еще мне мало,
Я плоть от плоти!
И удержать рыданья силясь,
Я тихо плачу.
О, пусть скорей глаза мне выест
Мой стыд ребячий.
И я тяну ее упрямо,
От слез слабея,
Хочу ей крикнуть: - Опомнись, мама!
Да не умею.
22.08.1968
ВПЕРВЫЕ
Я утром проснулся, когда еще спят,
И вставши на ножки кривые,
Я вышел из дома и выбежал в сад,
И все это было впервые.
Сирень зазывала: возьми меня, срежь!
И ноздри мои раздувала.
И воздух над нею был ярок и свеж,
Как после уже не бывало.
И свежей росою умывшийся мир
Шептал мне, что он меня любит.
А я и не знал, что подарен мне миг,
Которого больше не будет.
1996
* * *
Все проводы и проводы, и право,
Значительней я не знавал тоски.
Поэзия, возлюбленная, слава
В сравненьи с нею просто пустяки.
По пятницам евреи уезжают
В чужую, чужедальнюю страну,
И шумно их Россия провожает,
Как провожала русских на войну.
Она и гонит их, и воем плачет,
Когда прогонит - материт, сипя,
И так нехорошо о них судачит,
Как будто бы стесняется себя.
1970
* * *
Сегодня догорел закат,
С ним молодость моя сгорела,
И улыбаться невпопад
Мне вдруг смертельно надоело.
И без особенных причин,
Как в дни большого расставанья,
Несбывшегося палачи,
Пришли ко мне воспоминанья.
И захотелось теплоты.
Но так уж повелось от века -
Меня не любят я и ты,
Два самых близких человека.
1961
* * *
Мы как-то раз брели со студии
Промозглой ночью февраля,
И я твердил двум милым людям
Про то, как хороша земля.
Деревья серебрились инеем,
Сосульки нависали с крыш,
И месяц над трамвайной линией
Был ослепителен и рыж.
Сам воздух стал средою колкою,
И было слышно, как звенит.
Вселенная сверкала елкою,
Врезаясь маковкой в зенит.
И, глядя в неба необъятие,
Одетое на ось времен,
В тот миг мы трое стали братьями,
Но я не помню их имен.
* * *
Не повторяются мгновенья,
И не научена рука
Запоминать прикосновенья,
Куда уносит нас река,
Недолговечных, как растенья,
Бесформенных, как облака.
1962
КОЛДУН
С тяжелым взглядом колдуна
За кружкой кружку пью до дна.
Колдун сегодня запил -
У колдуна любимой нет.
И дела нет. И жуткий ветр
Несет его на Запад.
Дома стандартной красоты.
И телевизоров кресты.
И алкогольный запах.
И надо б мне бежать туда,
Где тает низкая звезда,
А я бегу на Запад
Стоит, как шиш, на пустыре
Дом, где сгорело, как в костре,
Все, что я нажил за год.
Я от тоски сажусь в такси
И на Восток гоню такси -
Такси идет на Запад.
О, как мне страх преодолеть?
Чьим телом мне себя согреть?
Та спать со мной не хочет,
Та отдается мне спроста,
Но кажется, что та и та
Лишь надо мной хохочет.
В глаза мне древний старец лжет,
И конь, оскаля зубы, ржет,
И от душевных тягот
Я на Восток гоню коня,
А конь не слушает меня,
Несет меня на Запад.
1968
* * *
Уже мне реки те видны
С их неземной голубизной.
Три молчаливые жены
Прядут и путь решают мой.
О, пряхи вещие судьбы,
Ведь я у берега реки,-
А воды Стикса голубы,
А воды Леты глубоки.
А дни уплыли, как лини,
Как стая резвая линей...
Скажите, пряхи, где они,
Мои шестнадцать тысяч дней?
Где кровь моя, где мозг, где мощь,
Спрошу божественных я прях,-
Как будто я играл всю ночь
И проигрался в пух и прах.
Что сделал я, что натворил?
Я проиграл что только мог -
Я проигрался, как Андрий,
Как Достоевского игрок.
Как я успел, когда и где...
Шестнадцать тысяч в ночь одну!
О, дайте на кон бросить день,
И я их все назад верну!
И оправдаю жизнь и страсть,
И то, зачем я был зачат...
А пряхи продолжают прясть,
А пряхи вещие молчат.
О, дайте мне еще хоть раз
Сыграть и миг игры продлить...
Прядут, не подымая глаз,
И перекусывают нить.
1978
* * *
Все у нас, людей, не просто:
Мы лишь пару глаз имеем;
За всю жизнь взглянуть на звезды,
Может, раза два успеем.
Любим, как деревья рубим,
Губим, и того не чаем.
Сквозь личины самолюбии
Милых мы не различаем.
Да к тому ж с деньгами туго,
Про запас не остается.
Умереть бы нам за друга -
Жизнь всего одна дается.
1986
* * *
Мы жили там, где дровяные склады.
За складами стоял пивной ларёк,
А за пивной, к ларьку пивному задом
Поставлен был гранитный полубог.
Цвел мак на крыше глиняной лачуги,
Ей придавая пасторальный вид.
В пивной гудели целый день пьянчуги,
И громче всех безногий инвалид.
Он отъезжал от алкогольной Мекки,
Когда зари бледнела полоса,
И долго, долго голосу калеки
Собачьи отвечали голоса.
Мне этот мир сегодняшнего ближе.
Который раз острей, чем наяву,
Я ощущаю, чувствую и вижу,
Любимая, я этим всем живу.
Мне тычет в нос рукой гранитный идол,
Мне в ноздри бьет сивушный аромат,
Я слышу стук тележки инвалида,
Переходящий в бормотанье мат.
Приходит ночь и город засыпает,
Но душен нам наш глинобитный рай.
Зной не стихает, а собаки лают,
Я четверть века слышу этот лай...
1987
* * *
Жизнь промчалась, как день субботний,
Словно не жил я сорок лет,
Словно было одно сегодня,
А сегодня уже и нет.
Словно мимо отрогов синих,
От вершины невдалеке
Я промчался по серпантину
На открытом грузовике.
* * *
Опять сивухой тянет из окон.
Субботний день.
Во всех домах попойка.
Забыт указ, и, как сухой закон,
Забудется и эта перестройка.
Что ж, простота почище воровства,
Мы ничего не помним. Амнезия.
Осталось все по-прежнему. Россия -
Страна рабов, не помнящих родства.
Не ясно только, как сводить концы.
Жена твердит, не надо трепыхаться,
Уж если ты играешь роль паяца,
То и соваться нечего в борцы.
Но этот сладкий гнилостный душок...
Здесь все сильнее пахнет трупным ядом,
Как будто Ш... где-то рядом,
И нужно уходить. На посошок!
1989
* * *
Январь прошелся королем,
И город замер,
И мы затворниками в нем
Тюремных камер.
Но как насмешник королей,
Как богохульник,
У нас в бутылке на столе
Расцвел багульник.
Наперекор календарю,
Как будто летом,
Расцвел в насмешку январю
Лиловым цветом.
И утверждает видом всем,
Веселым глазом,
Что не был сломан он никем,
Веревкой связан.
Что он живой! Что он плевал
На все прилавки,
Что незнаком ему подвал
Цветочной лавки;
Что не был заперт на крючок
Он в том подвале,
И что его за рупь пучок
Не продавали.
1968
НА СМЕРТЬ А. ФАДЕЕВА
Есть в жизни обычай не новый.
О том, кто навеки почил,
Мы ищем хорошее слово,
А нету такого - молчим.
Корректно отмечено в прессе,
Что, мол, не осилив запой,
В минуту душевной депрессии
Фадеев покончил с собой.
И сам я, о правде радея,
И старый обычай любя,
В стихах этих горьких, Фадеев,
Не стану порочить тебя.
Покойники глухи и немы,
Оставим умерших врагов,
Ты был только частью системы,
Одним из его рычагов.
Ты жил, отвечать не готовясь,
Боясь оглянуться назад.
Писатель - народная совесть,
Не так ли у нас говорят?
Тридцатые черные годы -
Россия упрека ждала:
Что скажет ей "совесть народа"?
А совесть народа спала.
Второе пришло поколенье,
Сыны твои сели в тюрьму...
Но только мои обвиненья
Сегодня уже ни к чему.
Покойники глухи и немы,
Оставим умерших врагов,
Ты был только частью системы,
Одним из ее рычагов. Ты умер.
А как же отчизна -
Забудет, осудит, простит?
Как приговор соцреализму
Твой выстрел короткий звучит.
И нету ни горя, ни боли,
Лишь всюду твердят об одном,
Что был ренегат-алкоголик
России духовным вождем.
Для нас это, впрочем, не ново,
Не тратьте на мертвых слова.
Пока существует основа,
Покуда система жива!
13.05.1956
ХРИСТОС И ЕГО УЧЕНИКИ
- Почувствовать своей чужую боль -
Вот моего ученья смысл и соль.
Мы отвечали: - Что ж тут не понять?
Он нервничал. Он начал нам пенять:
- Почто ж тогда,- он говорил в
сердцах,-
Сии слова не пишете в сердцах?
Любите ближнего, как самого себя,
Пусть боль его покажется нелепой,
неправильной...
Мы отвечали: - Проще репы пареной
Такой завет. Записывать? Зачем?
Возлюбим ближнего. Нет никаких проблем!
Он нервничал, он начал нам пенять:
- Пять тысяч лет пройдет - вам не
понять!
1986
* * *
Как сладко время одурачить,
Школярской следуя привычке,
И вдруг свидание назначить
Любезной пушкинской калмычке.
Нестись, трястись, спешить куда-то
И, перепутавши эпоху,
Ждать у разменных автоматов
Хрестоматийную дуреху.
И сердца чувствовать биенье,
Честя любезную заглазно,
И на прохожих мельтешенье
Смотреть рассеянно и праздно.
Глядеть на них, прибитых цепом,
И знать, что среди многих сотен
На рандеву своем нелепом
Лишь я один так беззаботен.
Лишь я могу освободиться
И распрямиться как пружина,
И волю чувствовать в столице
Тоталитарного режима.
Прощай, любезная бурятка,
Прощай до встречи предстоящей,
С тобою миловаться сладко,
А одурачить время слаще.
1983
* * *
Как безрадостно день начинается,
Мутный сумрак окно заволок.
Спать не хочется, жить не желается
Вот проснусь и гляжу в потолок.
1983
***
Голицинская осень
Одета в желтый пояс,
В семнадцать сорок восемь
Встречала дачный поезд.
Голицинская осень
Гуляет между линий
И над собою носит
Огромный зонтик синий.
Вагоны вдоль перрона
Бегут со страшным гулом -
Румяную гулену
Как будто ветром сдуло.
Ах, осень, что случилось,
Что вдруг с тобою сталось?
Ты в небе растворилась
Иль с поездом умчалась?
Метнулась к электричке,
Растаяла в толкучке...
Плывут как три сестрички
Три розовые тучки.
Три розовые рыбки
В аквариуме неба.
Охота встать на цыпки
И накрошить им хлеба.
1986
* * *
Ну что же, пришлось так жестоко
И так беспробудно устать,
Пора пробиваться сквозь кокон,
Чтоб легкою бабочкой стать.
Лиловый, сиреневый, синий
Вонзаются в ухо и глаз
Той самой симфонией Линий,
Что можно услышать лишь раз.
За камерой этого мира,
Что стала мне слишком тесна,
Со всенарастающей силой
Цветет и бушует весна.
1989
* * *
Хочу сломать вещей уклад,
Поднять для этого три роты.
Хочу быть функцией угла,
Необходимостью природы.
Но что ломать, коль нет уклада,
И роты поднимать не надо.
У нас с тобой идет игра,
А я расчётливый, как лавочник,
Хочу быть функцией угла
Из губ твоих, звезды и ласточек.
Но с неба кто-то очень важный
Стирает звезды тряпкой влажной,
Поскольку угол без вершины,
Мои желанья несвершимы.
1959
МОЛИТВА
Прости меня, прости меня, прости меня,
прости!
Мне б жить, как речке литься, как дереву
расти.
Прости меня, о Боже, забудь про все на миг!
О, как же я ничтожен, о, как же ты велик!
Дни мои измерены, а ноченьки долги.
Снятся мне измены, предательства, долги.
О, как же это надо, чтоб небосвод - разверст,
Чтоб пасть ничком под градом в меня летящих
звезд,
Назвать тебя по имени и волю дать слезам.
Прости меня, прости меня, за что - ты знаешь сам.
Я изменил любимой,
Я изменил себе,
И желтым одуванчикам на склоне
Горы лиловой,
Где даже в полдень
Со дна глубокой шахты
Виднелась звездочка.
Которая измена горше,
И сам не знаю.
Прости мне, Господи!
Прости меня, о Боже,
Забудь про все на миг!
О как же я ничтожен,
О как же ты велик!
Ты был со мною рядом
И подавал мне знак.
Я знал всегда, что надо,
Но делал все не так.
И вот ночною темью
Окутан шар земной,
И звезды, как каменья,
Повисли надо мной.
Луна кругла, как плаха.
И я кричу во тьму:
- О дай мне хоть поплакать,
Как сыну твоему.
Но глухо эхо ночи,
В ответ лишь тьма да тишь.
И ты простить не хочешь,
А плакать не велишь.
И чудо не случится,
Придет тот самый миг,
И гроб мой сослуживцы
Поставят в грузовик.
Ну, а пока есть время,
Пока не вышел срок -
Я распрощусь со всеми
И выйду за порог.
Увижу лес осенний
Под желтою луной.
И звезды, как каменья,
Повиснут надо мной.
И в листья неживые
Я упаду лицом:
- Заступница Мария,
Вступись перед отцом!
Каким угодно адом
Пускай меня казнят,
Пускай казнят, как надо,
Но возвратят назад.
Пусть вечность длится вечность,
Но вечность - коротка,
Коль вновь вернут мне внешность,
И ребра, и бока!
Чтоб снова день осенний,
И листьев перегной,
И звезды, как каменья,
Сияли надо мной.
Последнее мгновенье
Ты взвесил на весах.
И звезды, как каменья,
Нависли в небесах.
Я чувствую всем телом
Их тяжесть над собой,
Как будто озверелой
Толпе ты крикнул: - Стой!
Пусть звездный рой неисчислим,
Его легко отвесть,
Когда б я был замыслен
Таким, каков я есть.
Но небосвод, мне мнится,
Натянут, как праща,
И поздно мне - молиться,
Тебе - меня прощать.
Я не служил сексотом,
Доносов не строчил,
Влажной, из пулеметов
По людям не строчил.
Пылающим напалмом
Не обливал детей,
Изгнанникам опальным
Не расставлял сетей.
Но был я человеком.
Узнавшим стыд и страх.
Виновным вместе с веком
Во всех его грехах...
1972
РЕМИНИСЦЕНЦИИ
I
- Все равно,-
Говорит изменивший себе Сирано.
Предрекает печальный исход
Дон Кихот,
Рыцарь, прежде не ведавший страха:
- Видно, ждет нас тюрьма или плаха!
- Лучше плаха. Страшнее тюрьма,-
Шепчет Мышкин и сходит с ума.
И звучит полуночный звонок,
И сажают друзей в воронок,
И любезнейший Чичиков в нем
За рулем.
Пал Иваныч. Ведь эдакой плут!
Он им руки трясет, как знакомым.
Через тридцать минут
Всех троих по приказу наркома
Расстреляют. И в этот же миг
Имена их исчезнут из книг.
Из хранилищ и библиотек,
Указателей и картотек
На все годы и все времена
Исключаются их имена.
Наш потомок захочет прочесть:
Милосердие, мужество, честь,
Но увидит во всех словарях:
Раболепство, предательство, страх.
Прозвучал полуночный звонок,
Совершился великий подлог.
И никто не узнает про это.
Гладь да тишь.
Черный ворон, куда же ты мчишь?
Дай ответ. Нет ответа.
II
Каким заклятиям подвержена,
Ты в мертвый сон погружена.
Как вышло, что колдун поверженный
Тобою властвует, жена?
Что плел тебе он, чем опутывал,
Какие муки ты снесла?
Что все лежишь и спишь, покудова
Не ведая добра и зла.
Не слышишь, что настали сумерки,
Что время подлой той возне,
Что подползают братья-умники,
Неотвратимо, как во сне.
И милому, в бою уставшему,
Срубают голову мечом,
Два старших брата брату младшему,
Не ведавшему ни о чем.
Они его в чащобу бросили,
Следы убийства замели,
И спящую, простоволосую
Тебя с собою увезли.
В дремотной мгле рассвет не близится
И разгорается чуть-чуть,
А эти двое тщатся, пыжатся,
Себя бьют кулаками в грудь.
Им рукоплещут, как спасителям,
Им верят и кричат: - Ура!
А ты все спишь тем сном мучительным,
Ни зла не помня, ни добра.
И поперек седла положена.
Все так же мертвенно бледна,
Молчишь, как прежде, заворожена
Бесстыдным словом колдуна.
1969
* * *
Пойдем, исполнены смиренья,
Туда, где осень сено косит,
Где дева с детскою свирелью
Слова безмолвно произносит.
Слова, как "даждь нам днесь", простые,
Как хлеба вкус и запах сада,
Слова, к которым мы остыли,
А их-то нам с тобой и надо.
А звуки те, что нас манили,
И те, которым мы внимали,
Подобны играм беса, или
Напевам демона Тамаре.
* * *
Какая все же скука
Быть взрослыми людьми,
Давай любить друг друга,
Чтоб сделаться детьми.
Ты будешь жить на свете.
Хлебая киселя,
Безжалостный как дети,
И женщин веселя.
А я, служа восторгу,
Что так нам по плечу,
К любимому Востоку,
Как тучка, полечу.
И став, как тучка, тучен,
Недвижим и нескор,
Увижу сверху кручи
Знакомых синих гор,
Скользя среди туманных
И странных наших душ,
Слагая беспрестанно
Божественную чушь.
Ты будешь жить на свете,
И жить, и поживать,
Я ж буду тучки эти
Встречать и провожать.
Бесформенные груды,
Туманные шары,
Летящие отсюда
В далекие миры.
Потом и я исчезну
Под самой верхотой,
Потом я стану бездной
И стану духотой,
И ты зайдешь в пивную
Укрыться от жары,
И там тебе шепну я,
Что все хухры-мухры!
* * *
Мы взлелеяны страхами,
Нас баюкала ложь,
Нами поле не вспахано,
Не посеяна рожь.
А уж входим мы наглухо,
Как в обоймы, в лета,
И не чувствуем запахов,
Забываем цвета.
1961
ПЕСНИ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН
Л. Д.
Я хочу. чтобы ты стеная.
В четырех задыхалась стенах.
Чтоб ты шла, как по льду, кромкою,
Духоту, как платок комкая.
Ожиданье пришло не сейчас,
Это день изо дня -
Чтобы руки ломая
Ты хотела увидеть меня...
Из юношеских стихов
Как покинула меня Парасковья,
И как я с печали промотался...
А. С. Пушкин
ЧАСТЬ I
I
Как торопился я на праздник!
Как гнал коня! Как пел мой бич!
Я время обгонял и разве
Не загонял его, как дичь?
И вот ленивый, старый, лживый,
Уже я больше не спешу
И с головой своей плешивой
Под дудку времени пляшу.
Оно, разбившись на моменты,
Меня терзает, торопя.
Бегут минуты, как монеты
С изображением тебя.
Умерь же, время, эту гонку!
Отсыпь хоть горстку тех монет,
Чтоб вновь увидеть профиль тонкий
И весь твой хрупкий силуэт,
Взять эти тоненькие пальцы,
Провесть ладонью по лицу,
Как бабочки, тебя касаться,
Стремясь не повредить пыльцу!
II
Ты выйдешь к дебаркадеру
Семнадцатого в среду,
Чтоб дожидаться катера,
С которым я приеду.
Ты за ворота выбежишь,
Со лба откинешь пряди
И с горки, солнцем выжженной,
Увидишь дебаркадер.
Увидишь море зыбкое
И наш причал в тумане.
Где я стою с улыбкою
Николы Пиросмани.
Дорога каменистая
Ведет к тебе от пристани,
И вся она гвоздиками
Пылающими выстлана.
Тебе б рвануться к берегу,
Ко мне с разбега, с лету,
Да кипень красно-белую
Испортить неохота.
III
Чтобы нам в разлуке не томиться,
На те дни, пока ты будешь жить в Одессе,
Я решил с Черным морем поменяться.
Станет море чиновником чернильным,
Дыроколом, канцелярской крысой,
Будет море являться на службу
К восьми тридцати без опозданий,
Задыхаться в подземных переходах,
Принимать просителей дотошных,
Трепетать перед взглядом начальства,
Курить в местах для куренья
И писать дешевой авторучкой
За меня казенные бумаги.
А я лягу на галечник соленый.
На ложе Эвксинского Понта.
Далеко меня будет видно -
От Байдарских ворот и до Стамбула.
И как только ты меня завидишь,
Прибежишь ко мне на свиданье,
Чтобы я тебя, любимая, нежил,
Обволакивал, качал, ласкал, баюкал,
Чтоб от ласки зашлось в тебе сердце,
И ты стала моею женою.
IV
Осажденному городу ржанье коней
Обещает счастливый исход.
Перевязанный шарфом полячки своей,
Вылетает Андрий из ворот.
Он не знает, врезаясь в атаку и дым,
Где чужие и кто там свои,
И как кречет ослепший, летит перед ним
Сумасшедшая птица любви.
Нет друзей и врагов. Он избранник богов,
Очарован одной красотой,
И осталось ему ровно сорок шагов,
Чтоб услышать Тарасово: - Стой!
ЧАСТЬ II
I
Я как детеныш глупый.
Тебе со мной беда.
Я спрашиваю: - Любишь?
Ты отвечаешь: - Да.
Так говорят с ребенком.
Так говорят с больным.
Течет твой голос тонкий
По проводам стальным.
Он делается тише
И тает без следа,
И из всего, что слышал,
Я помню только: - Да.
Я вспоминаю ночью
Короткий твой ответ
И то, что мне на почте
Так долго писем нет.
И долго мне не спится.
Я слышу это: - Да.
Темны мои глазницы.
Башка моя седа.
II
Ты говоришь, что извинить
Не можешь и меня не ждешь.
И просишь больше не звонить,
И трубку на рычаг кладешь.
Не извинишь, но вспомни лишь,
Как ты - ты из другого дня -
Та, что звонить мне не велишь,
Звала касатиком меня!
Не отключайся! Не отклю...
Отчаявшись, мы так близки.
Ты слышишь, я тебя люблю!
Ты отключаешься. Гудки.
И мы берлинскою стеной
Разделены, и взвод солдат,
И автоматчики за мной
В прицел оптический следят.
И только сделаю я шаг -
Ложится трубка на рычаг.
И мне бы голову разбить
Об этот чертов аппарат!
Ты просишь больше не звонить.
Я отхожу на шаг назад.
На год назад, в осенний сад,
Где скачет белка по сосне.
Я выхожу в осенний сад,
И ты бежишь навстречу мне.
III
Единственная, возлюбленная, невеста моя, звезда!
Сердце болит. Возьми билет! Прилети ко мне сюда!
Не надо мне этой родины, пресловутых ее берез,
Не надо Христа мне,- были бы пряди твоих волос.
Трижды тебя предавший, лежу я в грязи и лжи.
Согрей меня! Приголубь меня! Руку ко лбу приложи!
IV
С утра Лаура не одета.
В квартире у нее бедлам.
Она петрарковским сонетом
Петрарку хлещет по губам:
- Зачем ко мне, Петрарка, ходишь?
Зачем ты глаз с меня не сводишь?
Во мне нашел ты колорит!
А я живу с плешивым мужем,
А у меня треска на ужин,
И у детей моих колит.
И вот идет домой Петрарка.
От прозы мысли далеки.
Он думает о том, как ярко
Опишет взмах ее руки.
V
Относительно уюта -
Ожидается уют.
Одноместную каюту
Всем когда-нибудь дают.
Относительно покоя
Обещается покой
Под тяжелою такою
Деревянною доской.
Относительно удачи -
Не предвидится удач.
Тут меня переиначить
Не сумеешь ты, хоть плачь!
Все, что в этой жизни нужно,
Нам судьба наворожит:
Половина жизни - служба,
Половина жизни - быт.
Что от этого осталось,
То и нам с тобой досталось,
Нам одним принадлежит.
VI
Там, где свалил меня запой,
На Трубной или Самотечной,
Я, непотребный и тупой,
Лежал в канавке водосточной,
Шел от меня блевотный дух,
И мне явился некий дух,
И он в меня свой взор вперил,
И крылья огненны расправил,
И полдуши он мне спалил,
А полдуши он мне оставил.
И было небо надо мной.
И в небе вился тучный рой,
Подобно рою тлей и мушек,
Душ, половинчатых душой,
И четверть душ, и душ-осьмушек,
И легионы душ, чью суть
Очерчивали лишь пунктиры,
Где от души осталось чуть,
Где вместо душ зияли дыры.
И плыли надо мной стада
Стыдящихся на треть стыда,
Познавших честь на четверть чести,
А я желал быть с ними вместе.
И ангел их хлестал бичом
И жег кипящим сургучом,
И пламень тек по этой моли,
Но пламень был им нипочем,-
Они не чувствовали боли.
И он сказал мне: - Воспари!
Ты - их певец. Они - твои.-
И разразился странным смехом.
Подобный грохоту громов,
Тот смех гремел среди домов
И в стеклах отдавался эхом.
ЧАСТЬ III
I
Любимая, русская осень
Вступает в права, осмелев,
И круглые желтые осы
Кружат возле черных дерев.
Летают веселые осы,
Кружатся и падают ниц.
По листьям незримая осень
Проходит походкой цариц.
Деревья стоят в наслажденьи,
И можно легко рассмотреть,
Что их занимает рожденье,
А вовсе не гибель и смерть.
II
Я через степь иду в ночи,
Стоят стога, как куличи,
И телеграфный столб скрипит,
И над водой туман кипит,
И схваченное льдом жнивье -
Как отражение мое
В скрипучем отзвуке шагов,
Где я иду среди стогов,
Среди жнивья, среди борозд,
Сквозь тишину под небом звезд.
В моем сознанье заключен
Какой-то звук, какой-то звон,
А может, жест или кивок,
Который передать бы мог,
Как телеграфный столб скрипит,
И над водой туман кипит,
И как вдоль горизонта в ряд,
Как куличи, стога стоят,
И я иду среди борозд...
Но от меня за сотни верст
Ты мельком в зеркало глядишь
И глаз карандашом тенишь.
Тем зеркалом отражено
В стакане светлое вино.
Там лампа над столом висит,
Машинка под окном стучит,
Тебе портниха платье шьет,
А твой жених маджари пьет.
III
По аэродрому, по аэродрому
Лайнер прокатил, как по судьбе...
Шлягер 1981 г.
Там, где сосны цеплялись
За прибрежный откос,
На всю жизнь расставались,
А смеялись до слез.
А смеялись - как дети
От смешинки во рту,
Не желая заметить,
Что подводим черту!
Не избегнув соблазна
И восторг ощутив,
Повторять безобразный
Танцевальный мотив!
Словно Бог в утешенье
Нам послал карнавал,
И ОВИР разрешенье
На тебя не давал,
Словно нам оставались
Не минуты - года,
Мы смеялись, смеялись,
Как потом никогда.
IV
Андрий лежал, как не бывает,
Со странным выраженьем глаз,
Еще не понимал Тарас,
Что пуля насмерть убивает,
Еще не понимал значенья
Вдруг разделившей их черты,
Еще смотрел с недоуменьем
На сына юные черты.
I ВАРИАНТ ЭПИЛОГА
Я выход путаю и вход
И, впав в уныние и робость
Задумчиво вхожу не в тот,
Не в тот вагон или автобус.
Кого бужу ночной порой,
В чью дверь стучу и беспокою,
И мыслей комариный рой
Над белою моей башкою.
Кто я? Каких земель и стран?
Кто близок мне и кто знаком мне?
Я потерял свой род и клан,
Себя забыл, себя не помню.
Где те поля, и тот закат,
И запах меда и гречихи,
Где та рука, лицо и взгляд,
Тот взгляд приветливый и тихий?
Где тот приют, тот дом, тот кров,
Где б я, очнувшись от запоя
Постыдных дней и горьких снов,
Вновь мог бы стать самим собою?
Кто я? Что я? Каких примет,
Каких дорог и троп прохожий?
Чей друг, чей муж и чей сосед -
Родства не помнящий раб божий.
II ВАРИАНТ ЭПИЛОГА
Как торопился я на праздник!
Как гнал коня! Как пел мой бич!
Я время обгонял, и разве
Не загонял его, как дичь?
Как я спешил увидеть чудо,
Невероятное из чуд -
Тебя, прибывшую оттуда,
На целых сорок пять минут.
А ты, как и всегда бывало,
Была передо мной права, -
Вот розы Сашкины,- сказала
И не докончила слова.
Иной системою отсчета
И недоступностью горда,
Меня припомнивши, как что-то,
Чего не будет никогда!
ЭПИЛОГ
Трубит рожок.
К концу подходит гон,
И выезжают егеря из рощи.
Давай, дружок, гони свой самогон!
Так будет и покрепче, и попроще.
А я, по разуменью моему,
Тост подыму, и выпить мне охота
За то, что наступил конец всему,
И кончилась последняя охота.
Покачиваясь вместе и поя,
Чтоб продолжалась между тем беседа,
Держа одной рукою стопаря,
Держа другую на плече соседа.
Покачиваясь, пьяные в дугу,
И те, кому не разольешь по двести.
Ушедшие. Которых нет в кругу.
Покачиваясь. Вместе с нами. Вместе.
Как мы друг к другу нежности полны!
Как с наших душ отдернуты заслоны!
Как в этот миг нам вовсе не нужны
Безумные и суетные жены!
И даже я, вместилище греха,
Морального образчик разложенья -
Здесь, на звенящей площади стиха
Я начинаю акт самосожженья.
Угар прошел, и не дрожит рука.
Мой ясен ум, и в сердце нету страха.
Слети ко мне и помоги мне, Ка,
Стать на тропу буддийского монаха!
Для красоты на этот свет явясь,
Я жил так скудно, дико и безбожно
Лишь для того, чтоб быть одним из вас
И доказать, что жить так невозможно.
Я прочь, как псов, прогнал лишь трех бесов -
Стяжательства, Довольства и Корысти.
Пред остальными был открыт засов.
От скверны всей, огонь, меня очисти!
Будь тверд мой дух и будь мой пепел чист!
Прямись мой дым, как над Днепром тополя! *
Теперь лови, хватай меня, чекист,
Ищи меня, развеянного в поле!
1973-1984
*Тополя (укр.) - тополь
* * *
Он ищет читателя, ищет
Сквозь толщу столетий, и вот -
Один сумасшедший - напишет,
Другой сумасшедший - прочтет
Сквозь сотни веков, через тыщи,
А может всего через год -
Один сумасшедший - напишет,
Другой сумасшедший - прочтет.
Ты скажешь: "Он нужен народу..."
Помилуй, какой там народ?
Всего одному лишь уроду
Он нужен, который прочтет
И сразу окажется лишним -
Овация, слава, почет...
Один сумасшедший - напишет,
Другой сумасшедший - прочтет.
* * *
Россия, девяностый год,
А ты щебечешь, Бога славишь...
Какой лихой мотив, майн готт,
Слетает с деревянных клавиш.
На Трубной, проще на Трубе,
Ксилофонист играет Брамса.
И хочется сказать судьбе:
Вот хрен тебе, живым не сдамся!
1990
* * *
Что там шумит, что там звенит,
Какая ждет нас несвобода?
Зачем луна бежит в зенит
По костровищу небосвода?
Зачем так страшно далеки,
Прикрыты серою золою,
Поблескивают угольки
В моей ночи перед зарею?
Зачем так душно на душе,
Что завтра утром с нами станет,
Зачем привязанный уже
Тяжелый камень шею тянет?
* * *
А я, чтобы со мной покончить разом,
А я, из зазевавшихся гуляк,-
Расплющен, безобразен и размазан,
Как бабочка, зажатая в кулак.
1989
* * *
На соисканье лучшей доли
Отстаиваешь право ты,
А мне бы умереть от боли
От собственной неправоты.
Взгляни на них горящим глазом
И прокляни всю сволочь разом -
Братоубийц, скотов, громил
И осквернителей могил.
Плюнь в них из края отчужденья,
Мы из-за них в дерьме и вшах!..
Но ведь от этого сужденья
Достаточно лишь сделать шаг,
Чтоб утверждать - виновны все мы,
Когда приходит смена вех...
А надо выстроить систему,
Где я не праведнее всех.
И жить по этому закону
Не ослабляя груз вериг,
Но озираясь на икону,
В надежде, что воздаст Старик,
А взгляд опущенный итожа Ч
ертою сомкнутого рта...
И это, может, им поможет
Узнать, что в них есть доброта.
1989
ТРУС
Я был труслив, куда уж хуже...
Вот унизительная роль!
Как в детстве я боялся рушить
И причинять кому-то боль.
Как я хотел себя умерить,
Как я спешил себя сдержать,
Чтоб человека или зверя
Нечаянно не разломать.
И я, коленопреклоненный,
Стоял пред лучшим из дворцов
И видел этот мир зеленый -
Весь из зеленых изразцов.
О как же праздновал я труса,
И трясся, и дрожал над ним,
Как тонконогий и безусый
Был страхом собственным томим,
Следя с тревогой и опаской
За тем, как в этот хрупкий храм
Входил с улыбкой папуасской
Бессовестный и наглый хам...
1988
* * *
- Смотрел я как будто бы в оба,
Покуда вертелся и жил.
Все злоба, и злоба, и злоба,
Битьё и кручение жил.
- Скажи мне, а кто из них все же
Был лучше, как думаешь ты?
- Не знаю, как пишет Волошин,
И эти, и эти - скоты.
- Но были же люди добрее?
- Об этом молчат словари.
Был Макс, был Василий Андреич,
Еще человека два-три.
1989
МОРЕ
Открылось море в синем блеске.
Над ним трепещет воздух душный,
Трещит, натянутый на леске,
И ищет ветра змей воздушный
От восхищения дуреем.
Нас соблазняет моря выем.
Играет девочка со змеем.
Играет женщина со змием
Девчонка, ощутив свободу,
На крыльях улетает в небо,
И женщина вступает в воду,
Как прародительница Ева
Играет женщина со змием,
Играет девочка со змеем.
Россия!.. Господи, прости им...
Приобретать мы не умеем
Мы все теряем, все теряем.
Все потерявши, в землю ляжем...
А то, что нам казалось раем,
Вдруг оказалось грязным пляжем.
1995
***
Арсению Тарковскому
В том месте места нет для странствий,
Где есть граница.
И будешь ты в любом пространстве
Плененной птицей.
Один на свете болезнью клети
Затем ты болен,
Чтобы услышать и нам ответить -
Что там на воле.
Затем, чтоб слышать те глаголы,
Те ритмы, звуки,
Что образуют горы, долы
И рек излуки.
Что образуют рек излуки
И наши души.
Затем, чтоб слушать эти звуки,
Затем, чтоб слушать.
1987
* * *
Ф. Г. Лорке
Глаза в глаза загляделись,
И Федерико Гарсиа
Расчесывал волосы ночи.
Три шелковистых пряди
Сплетал он в тугую косу.
Три шелковистых пряди -
Рожденья, любви и смерти
* * *
Как телу надобен уход,
Как нужно языку общенье,
Душе необходим уход,
Побег, отъезд, невозвращенье.
Не от жены! Не от трубы
Над крышей дома, не от быта!
Побег ей нужен от судьбы,
Которая душе открыта.
* * *
Бессмысленно писать стихи,
Напиться не дает изжога,
А прежние мои грехи
Мне не дают поверить в Бога.
Из всех любимых мной чудес
Остался только зимний лес.
Лес был всегда таким богатым.
Но, чистоту свою храня,
Не хочет лес принять меня,
Меня признать не хочет братом.
Среди заснеженных полян
И сосен, погруженных в думы,
Я, как еврей, среди славян,
Встречаю в спину взгляд угрюмый.
А может никакой не взгляд,
А просто я от стужи стыну,
А просто я продрог до пят,
А просто ветер дует в спину.
1978
* * *
Никакого тут нету запрета,
И не скрыто от нас ничего.
Ты давно уже знаешь все это,
Лишь морочишь себя самого
Отодвинуть достаточно ставню,
Чтобы даль увидать за окном.
Скоро станет предчувствие явью,
Завтра станет сегодняшним днем.
Неожиданность не постучится,
Как внезапно явившийся враг;
Все, что ты ожидаешь, случится.
И случится все именно так.
* * *
Как стыдно жить в большой квартире
При магазине "Урожай".
Как стыдно жить при этом мире,
Каких-то баб обворожа.
Как стыдно знать, что понимаешь,
Что ты давно готов на слом,
Как стыдно знать, что занимаешь
Чужое место за столом.
В борьбе за кость в собачьей своре
Пора остаться в стороне
И не входить в чужое море,
Не предназначенное мне.
Следя за звездочкой жемчужной
Не пялить глаз в чужую тьму,
Когда мне ничего не нужно:
Не нужно больше. Ни к чему.
1983
* * *
Планета, словно поезд,
Летит в межзвездный мрак
Конечной остановки
Не угадать никак.
А мы сидим скучаем
И мнем в руках билет.
Давай с тобой сыграем
В игру, которой нет.
* * *
Конечно, наш Господь безбожник,
Поскольку Бога нет над Ним.
Он беспощаден, как художник,
К произведениям своим.
И одержимый, словно Врубель,
Он сам не знает, что творит -
Нечаянно шедевр погубит
И вновь уже не повторит.
* * *
Хочу хоть раз постигнуть мир,
А там весь век лежать в падучей.
Хочу уверовать на миг
В единственность своих созвучий.
Но стих не передаст мечты.
Быть может, смысл в напрасном тщенье
Чем тоньше схвачены черты,
Тем отдаленней воплощенье.
1963
ПОБЕГИ
Не для дела работники,
Не от радости бражники
Мы же сами колодники.
Мы же сами и стражники.
Без заботы - печалимся.
Неудачей - бахвалимся.
А в беде нерадивые
Ляжем в пыль придорожную.
И сторонку родимую
Величаем острожною.
И лежим разморенные,
Только бредим побегами,
Даже ветви зеленые
Называем побегами.
1959
* * *
Взад-вперед, взад-вперед,
Вверх и вниз по эскалатору
Чинно движется народ,
Свергнувший эксплуататоров.
1959
* * *
Жажда вникать.
Манит вокзал.
Мне грибника
Близок азарт.
Рыжик во мху -
Ровня стиху.
Листья и мох
Сгресть бы я мог.
Шляпки рябы,
Как по грибы,
Шел бы по стих.
Я и постиг
Суть бы идей,
Судьбы людей.
1957
* * *
Когда я был самим собою,
Мне было от роду лет пять,
Душа брала меня с собою
Над Божьим миром полетать.
Сон навевался сладкий-сладкий,
И вот, немного погодя,
Я с маленькой своей кроватки
Взлетал, руками разводя.
Внизу - березовая роща,
Поля и голубой Донец,
А ведь летать простого проще,
И я все выше, как птенец.
Прощайте, тени кружевные,
У кромки леса на лугу,
Я полетел в миры иные,
Какие - вспомнить не могу.
1997
* * *
Я разминулся со временем,
Такой анекдот, господа,-
Я в правильном шел направлении,
А время пошло не туда!
|
|
